28 марта (16 по старому стилю) 2023 года – знаменательная дата для отечественной литературы, культуры и истории, в этот день 155 лет назад, в 1868 году родился Максим Горький (Алексей Максимович Пешков) /1868 — 1936), писатель, классик русской литературы. Приморская краевая публичная библиотека имени А.М. Горького в преддверии дня рождения писателя обратилась к его творчеству и провела с молодёжью Владивостока разговор о том, что «В жизни всегда есть место подвигу».
Участниками встречи стали нахимовцы Владивостокского президентского кадетского училища, студенты-филологи Дальневосточного федерального университета и студенты краевого Колледжа технологии и сервиса. Им было предложено обсудить рассказ Горького «Старуха Изергиль» и ответить на вопросы: Что делает Ларру отверженным? Что заставляет Данко жертвовать жизнью ради соплеменников? В чём смысл образа старой Изергиль? И в чём заключается героизм её полной приключений жизни?
Оценивали ответы эксперты – преподаватель русского языка и литературы Владивостокского президентского кадетского училища Виктория Платунова, литератор и публицист, кандидат исторических наук Валерий Королюк и журналист Сергей Семёнов.
По завершению обсуждения горьковского рассказа Валерий Королюк предложил вниманию читателей краевой библиотеки свою рецензию на «Старуху Изергиль».
МЕЖДУ АНГЕЛОМ И БЕСОМ
(искры и тени)
Трёхчастный рассказ «Старуха Изергиль», написанный Максимом Горьким за 10 лет до первой российской революции и за 20 лет до начала Мировой войны, впервые был напечатан в апрельских номерах «Самарской газеты» за 1895 год (№ 80, 86 и 89). В него вошли две «легенды»: о Ларре и о Данко, а также перемежающая их история Изергиль о мужчинах, которые ей особенно запомнились на протяжении довольно бурной, более чем 70-летней жизни.
Сам молодой тогда автор считал «Старуху Изергиль» «стройным и красивым произведением» (о чём написал А. Чехову) и сомневался, что сможет создать ещё что-то подобное. Насчёт стройности и красоты с ним нельзя не согласиться. О красоте этого рассказа уже понаписано достаточно много, давайте поговорим о его стройности.
Если отмести довольно толстый слой романтической позолоты, отстраниться от яркости образов, от давления навязанных стереотипов, убрать всё только затемняющие суть «героизмы и подвиги» – обнаружится довольно простая и выверенная конструкция: старуха Изергиль (не случайно же именно так назван рассказ, а не «Ларра», «Аркадэк» или «Данко», – других имён там нет), будучи переходником между прошлым и настоящим (хранит «заветы», делится ими с молодёжью, и потому «любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Ещё молодые все... И мне хорошо с ними»), завершает свой особенный путь от сугубо телесного к чему-то уже почти духовному, от зависимости к свободе. «Я не была никогда рабой, ничьей», – заявляет она, но автору всё равно «почему-то страшно жалко её. Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а всё-таки в этом тоне звучала боязливая, рабская нота».
«Бог делает сильной» (так переводится её имя с древнееврейского), однако именно Бог нигде в рассказе даже не встречается (вернее, упоминается лишь раз – в качестве карателя, исполнителя воли людей), за него здесь действует сама природа, само мироздание. Впрочем, если «Бог есть Любовь», то именно любовь (телесная, человеческая) в истории самой Изергиль явлена в полную силу. Как и (тоже человеческая, но разрывающая, отрицающая тело) в случае с Данко, «этим факелом великой любви к людям».
Однако, особо отмечено там: «не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать – не меньше...».
Казалось бы, за прошедшие почти полтора века столь небольшое повествование должны были уже изучить вдоль и поперёк, но создаётся впечатление, что так и не сумели даже прочитать то, что написано. Иначе чем можно объяснить преобладание в читательских отзывах «аналитических» пассажей вроде такого вот: «основная мысль рассказа заключается в том, чтобы дать понять читателю, что жизнь даёт нам много опыта, и что нужно прожить свою жизнь достойно, честно и интересно, как делала старуха Изергиль, чья жизнь полностью была посвящена любви»? Или всё те же бесконечные перепевы литкритических (и в какой-то степени даже порой кретинических) рассуждений о каких-то подвигах с героизмами, явленных нам в этом рассказе?
Ведь единственное, что здесь можно (вполне условно) отнести к подвигу, это стойкое и мужественное противопоставление собственной личности окружающему (вполне буквально) сообществу. И даже неважно, кто и по каким причинам сие совершает – эгоцентрист Ларра, альтруист Данко или же гедонистка Изергиль: первый при этом «не опустил своей головы, как бы вызывая на неё кару», второй по природе своей – «гордый смельчак», а последняя просто жадно любит «мятежную жизнь» с яркими «подвигами» сильных и смелых красавцев.
Собственно, все эти рассуждения про героизм и исходят-то отнюдь не от автора, а из яркого, сочного, но довольно расплывчатого заявления самой героини о том, что некий вполне авантажный шляхтич «любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдёт, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, – те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно...». Согласитесь, а ведь это вполне спорное утверждение, ибо психически здоровый человек полюбить совершать подвиги никак не должен, подвиг – это всегда преодоление (себя или обстоятельств), и уж никоим образом не наслаждение, да и удовольствие – весьма и часто сомнительное (в наше время таких любителей называют «адреналиновыми наркоманами» и рекомендуют лечиться).
Но в одном с ней можно согласиться: яркие вспышки таких подвигов оставляют после себя в жизни лишь тени (и места там для них всегда достаточно). Однако истинный подвиг оставляет не тень («от облаков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова»), а искры – «то там, то тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые ветер тотчас же гасил». Истинные подвиги, эти «голубые искры степи, что являются перед грозой», (уж простите за тавтологию) подвигают других совсем не на более-менее памятные рекорды.
Изергиль чётко обозначает свои идеалы: красивые, «весёлые, сильные и смелые люди», огонь и сила. Она воспевает Данко («молодой красавец. Красивые – всегда смелы… он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня… гордый смельчак»). И почему-то (впрочем, тут каждому понятно, почему) за те же самые гордость и смелость («только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц», его отца), явленные в совсем других обстоятельствах, клеймит Ларру: за «тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!.. Вот как был поражён человек за гордость!».
Она и сама-то уже «живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, – тоже почти тень» и тоже чувствует себя почти птицей («пора мне завести гнездо, будет жить кукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели...»), однако продолжает презирать почти такую же, но тысячелетнюю тень полу-птицы Ларры.
«Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, там жило могучее племя людей», к которым несчастная мать привела своего сына. Однако давайте не торопиться их тоже восхвалять. Вот вам всего одна (но определяющая!) черта этих «людей»: убийство женщины ведь совсем не является для них чем-то особенным – их удивляет и шокирует не факт, а способ, который избрал Ларра: «впервые при них так убивали женщину» (видимо, убивать женщин для них, всё-таки, вполне привычное дело). И уж совсем мало человечности в том, как они потом, собравшись, «чтобы придумать казнь, достойную преступления», несколько дней с наслаждением подбирают всё более изощрённый и страшный способ для мести за смерть дочери одного из вождей и «с радостью» его находят… Что же тогда удивительного в том, что этот сибаритствующий сын орла видит в них в первую очередь зверей, свою законную добычу?
Да и сама Изергиль – чем не зверь, не самка человека, которая, разлюбив вдруг самых первых своих мужчин, с интересом и любопытством «ходила смотреть, как их вешали»? «Их обоих и повесили вместе – и рыбака и этого гуцула».
А вот вам другая община якобы «сильных людей» («Данко – один из тех людей, лучший из них»): «и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота… Но ничто – ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум... Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем… и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом всё громче и громче... Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни... Но тут явился Данко и спас всех один».
Вполне человеческое же поведение, не правда ли? Но «Данко смотрел на тех, ради которых он понёс труд, и видел, что они – как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло».
Сыну одинокого орла жалость неведома, люди для него – не более, чем добыча, и он становится ещё одной тенью в «стае теней». А сын своего народа, ставший потом факелом, рождающим искры степи, «любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнём желания спасти их, вывести на лёгкий путь» этих так похожих на зверей, но всё-таки родных ему людей, изменить их судьбу.
Жестокость и милосердие, ненависть и родство, судьба и непонимание – вот то, что автор почти закамуфлировал для нас своими романтическими легендами. А ведь было там и ещё одно племя, новое: «Они шли, пели и смеялись… Они уходили всё дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их всё прекраснее… И в степной дали, теперь уже чёрной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей в себе что-то, вспыхивали маленькие голубые огоньки… Это были очень странные голубые языки огня, намекавшие на что-то сказочное». Всего лишь намекавшие, да.
И теперь уже это новое племя, воспитанное на «заветах» Изергиль, всё с той же неприязнью взирает на своего пришельца, - автора: «У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны… Боятся тебя наши девушки… А ведь ты молодой и сильный».
Валерий КОРОЛЮК,
кандидат исторических наук