На Малую сцену нужно подниматься по узеньким, похожим на корабельные сходни, ступенькам. Прямая метафора, отсылающая тебя к идущему на ней спектаклю «Матросская тишина».
«Что такое Матросская тишина, - спрашивает его герой подросток Давид Шварц. И сам отвечает: «Кладбище кораблей. Гавань, приютившая всякие шхуны, парусники. Их хорошо видно из окон домов, в которых живут старые моряки»…
Идущие на спектакль обмениваются репликами. «Говорят, про войну». «Какую? Афганскую? Чеченскую? Сирийскую?» Какую еще, подскажет им их молодая память, которую тренируют ежевечерние новостные каналы ТВ, транслирующие сводки с ближневосточных фронтов.Там воюют наши соотечественники. С целями - неясными. С отвагой - профессионально – отработанной. Вымуштрованной. Отвагой войны, которая теперь хорошо оплаченное ремесло.
Герой «Матросской тишины» Давид Шварц примет смерть на другой войне. В историю она войдет как Великая с уточняющим определением Отечественная. Она потребует от него другой отваги - совести и сердца. Давиду Шварцу, уроженцу украинского городка Тульчин, и в голову не могло бы прийти, что полвека спустя, его страна будет воевать на собственной территории. А ее посланцы - отражать атаки недружественных воинских группировок в Сирии. Или, к примеру, в Ираке. И что это станет обыденным делом.
Что пронесется в сознании героя «Матросской тишины» в последнюю минуту жизни? Никаких реминисценций. Никаких мыслей о будущем. Даже самом – самом распрекрасном. Последнее, о чем он вспомнит – будет его несчастный отец и мучительное возвращение к порогу отчего дома. Коленопреклонение, как в Новом завете, и просьба о прощении и милосердии.
Мизансцена в спектакле не имеет ничего общего с рембрандовской - из «Возвращения блудного сына». Иная композиция. Иное светотеневое решение. Но от ощущения прямого цитирования зрителю не уйти. Это тот редкий случай на театре, когда видишь больше, чем видит глаз.
Малая сцена в этом – большое подспорье. Хотя жанр сочинения определен его автором Александром Галичем как драматическая хроника. Хроника предполагает объем. Охват. Предполагает пространство и время. Постановщик Вадим Данцигер уплотняет и то, и другое. Малая сцена позволяет сконцентрировать режиссерские усилия и усилия исполнителей, максимально приблизив их к зрителю. Спектакль В. Данцигера – это монтаж крупных планов. Монтаж, как сценический прием, позаимствованный из кинематографа. Крупный план делает зримой мысль и внутреннюю жизнь человека. Феллини называл это «психологической рентгенограммой». Эффект «психологической рентгенограммы», его подлинность и есть самое ценное в спектакле Вадима Данцигера.
Идет игра крупными планами. Портретами героев. Вот экспрессивный, наделенный всеми чертами жизни, всякую минуту меняющийся портрет Шварца – старшего (Максим Клушин). Новое на театре имя. Его следует запомнить. Артист яркой формы. Дар сценической выразительности и заразительности он использует сполна. В азарте может даже переиграть. Но самые драматические минуты спектакля прожиты им сильно. С исчерпывающей доверительностью и нравственной точностью. А вот его полная противоположность – только что вернувшийся из Иерусалима печатник – переплетчик Мейер Вольф – заслуженный артист РФ Николай Тимошенко. Выражение плохо скрываемой растерянности на его лице – выражение внутреннего разлада с самим собой. Мейеру Вольфу открылось нечто «непостижное уму». Он коснулся рукой Стены Плача, и теперь знает, что значит оказаться по ту сторону добра и зла. Отсюда эта грустная усмешка во взгляде артиста: во многом знании – много печали.
Следующий крупный план. Старуха Гуревич. Отдадим должное заслуженной артистке РФ Ирине Лыткиной. С какой художественной легкостью удалось актрисе обменять свое лирическое дарование на потешную, почти гротесковую характерность. Как ловко получился у нее этот «психологический» переход. Какие незаметные подходы выработала в себе исполнительница, чтобы совершить его?!
Игра портретами продолжается. Дан крупный план Ханы - дочери старухи Гуревич.
Давид – Максим Вахрушев. Хана - Мария Федюченко.
Нелепая. Нескладная. Любящая, но нелюбимая. То, что Давид Шварц раздосадован деликатной попыткой Ханы хотя бы как – то закрепиться в его жизни, ее ранит. Но вкуса к жизни не лишает. Время теперь такое! Страна на подъеме. Нужно собираться на Дальний Восток. Там нужны девушки « с характером». Такие, как героиня Валентины Серовой из одноименного фильма. И Хана по комсомольской путевке ринется обустраивать жизнь на тихоокеанских берегах.
Мария Федюченко сыграла самое ценное, что есть в ее героине. Искренность. Молодое доверие к жизни. Чистые глаза. В паре – другой метров от зрителей сыграть чистые глаза - задача не из простых.
И, наконец, герой «Матросской тишины» – Давид Шварц.
Давид Шварц - Максим Вахрушев.
Ему не суждено ни подрасти. Ни возмужать. Ни измениться внешне. Максиму Вахрушеву чуть больше двадцати. И он играет этот возраст. И когда он подросток. И когда студент. И когда младший лейтенант. Он из тех, кто «Навеки – девятнадцатилетние». Так позже назовет свой роман о не вернувшихся с войны мальчишках – лейтенантах войне Григорий Бакланов.
Это тоже в режиссерском замысле - сохранить юность героя. Годы растут от действия к действию. 29-й. 37-й. 44-й. А Давид Шварц – все такой же, каким он встречает нас в прологе своей жизни: юнец, терзающий ненавистную скрипку и получающий от отца за «малое усердие» одну затрещину за другой.
Герой спектакля – это неизменность портрета, просвечивающего светлыми красками юности. Юности торопящейся жить и потому эгоистичной, ошибающейся, подчас безжалостной к самым близким и дорогим людям. Отцу, которого ты стыдишься, потому что он мелок и как тебе кажется, ничтожен. Соседей, незначительность которых тебе в тягость. И вот – иная фокусировка этого портрета - опыт войны, который сметает все наносное в характере героя. Останется один только чистый контур. Чистые, как у Ханы, глаза.
«Матросская тишина» - чего уж там, пьеса у Александра Галича не великая. Как скромны по своим художественным достоинствам «Вечно живые» Виктора Розова, с которых начинался Московский театр «Современник». Четвертый акт «Матросской тишины» словно бы написан другим автором. Его неестественность, его притянутость повторяют то худшее, что уже было в нашей литературе. Показуха и лакировка, унижающие жизнь, умаляющие человека.
Режиссер откажется от него. Точка в «Матросской тишине» будет поставлена смертью героя. Но это не превратит спектакль в некую апологию депрессии. В спектакле побеждает тон утверждения жизни. А некая умозрительность этих двух похожих пьес, их назидательность могут сослужить хорошую службу, поскольку они - только материал в талантливых руках. Как бы эскиз. Канва. Ее можно расшить суровой ниткой. А можно шелковой. А можно чистым золотом, каким стал поставленный по пьесе «Вечно живые» фильм «Летят журавли».
Вадим Данцигер избавляется от четвертого акта, дабы игру крупных планов не деформировала дрянная оптика. Все в его спектакль пришло из жизни, обстрелянной жестоким веком, обожженной огнем войны. «Матросская тишина» доказывает, что на Малой сцене можно ставить большие спектакли. Что зритель может увидеть больше, чем видит глаз. Как, к примеру, работает воображение художника Андрея Климова? Аскетизм довоенной жизни, обнаженная правда войны формирует стиль спектакля, становится способом организации действия во времени и пространстве.
Оно обозначено железными сетками старых кроватей. Их подлинная фактура, их перемещение по ходу действия, их взаимодействие с открытыми стенами крохотного зала, со всем этим подручным театральным хозяйством - проводами, щитками, софитами создают атмосферу времени, которое преподносится как свод железных правил. Им, этим правилам, должны следовать жизнь и судьба каждого отдельного человека. Обязаны следовать.
И художник, и постановщик обходятся малым. Как показать войну? Ну, скажем, так. Звук разорвавшегося снаряда. Тревожное мигание лампочек дежурного освещения. Где-то далеко, за сценой – державный голос Левитана, зачитывающего очередную сводку с фронтов. Все другие подробности опущены.
Психологическое пространство создано. Начинается игра крупных планов. Сюжет движется ими. Он движется к финалу, с которым мы связываем самые горькие, самые худшие предчувствия. В финале обретет себя великий рембрантовский сюжет. Отец и сын Шварцы предстают друг перед другом, как бы по ту сторону добра и зла, явив нам еврейскую скорбь и русскую боль. Два чувства, в которых, если воспользоваться цитатой из Пушкина, «обретает сердце пищу». Два чувства, которые незаметно делаются одним. Становятся общей болью и общей скорбью. Тема «пятого пункта», тема национальности, когда – то решившая судьбу пьесы и надолго разлучившая ее с рампой, театром снята.
«Матросская тишина» на Малой сцене Приморского академического театра драмы им. М. Горького напомнила нам о том времени, когда «множество людей,- как писал Александр Галич, - воспитанных в 20-х, 30-х и 40 –х гг. привыкли считать себя единым народом, связанным едиными корнями и всеми помыслами своими друг с другом». И в этом единстве они черпали силы, чтобы жить, одолевать общие невзгоды и побеждать зло, порождаемое войной или обстоятельствами жизни. Это время возвращают нам крупные планы спектакля «Матросская тишина». Он о прошлом, но обращен в настоящее и будущее.
Александр Брюханов.
Аргументы недели. - 2018. - 21 июня.