Накануне премьеры спектакля по одной из самых знаменитых пьес норвежского драматурга Генрика Ибсена «Кукольный дом» в Приморском краевом драматическом театре им. М. Горького его режиссер Мортен Боргерсен встретился с читателями ПКПБ им. А. М. Горького.
Нет сомнения, что в памяти нашего норвежского гостя эта встреча оставит след. У режиссера была возможность пообщаться с будущими зрителями своего спектакля. Именно зрителями, не прессой. Боргерсен ставит во Владивостоке второй спектакль. Аудитория, пришедшая в библиотеку, знает его «Анну Каренину» - российско-норвежскую постановку пятилетней давности. Роль Анны исполнила его соотечественница - Герильд Моусет.
Постановка драмы Ибсена «Кукольный дом», которую в России знают под другим названием – «Нора», вновь оживила те давние дискуссии по «Анне Карениной» – та ли это Анна, или не та? И в чем новаторство создателей спектакля, решившихся на столь смелое, авангардное прочтение классического романа?
Столь же современный подход классике будет характерен и в работе с ибсеновским материалом, - пообещал режиссер.
Мы договорились с режиссером, что Библиотека непременно выскажется по поводу его новой работы. Рецензию Александра Брюханова, опубликованную в газете «Аргументы недели» №28 за 19-25 июля 2018 г. можно рассматривать как продолжение того предпремьерного разговора, как желание поделиться своими театральными впечатлениями, поспорить с режиссером, взявшимся рассказывать историю Норы на театральном языке, который не всегда адекватен языку литературного первоисточника.
_______________________________________________________________
«Нам есть о чем поговорить, Торвальд!» - реплика героини пьесы Генрика Ибсена «Кукольный дом» положила начало целому художественному направлению в драматургии ХIХ века. Все, что будет написано самим Генриком Ибсеном, а позже Чеховым и Стриндбергом назовут «новой драмой».
История Норы Хельмер станет ее родоначальницей. «Мне надо остаться одной, чтобы разобраться в себе самой. И во всем прочем», - произнесет она, закрывая за собой дверь. За дверью остаются дети, дом и разлюбленный супруг. На исходе ХIХ века большего скандала и представить было нельзя!
Рушащиеся браки описывали Лев Толстой и Гюстав Флобер, но у этих авторов семейный конфликт был делом частным, а тут уход - как бунт, как вызов общественному мнению, как покушение на устои. «И раз мы с Ибсеном, - поддерживал соответствующие настроения Александр Блок, - тем самым мы со всем современным человечеством». Больше других Ибсен - ниспровергатель пришелся по вкусу русскому читателю. И русской сцене. Вера Комиссаржевская играла Нору так, будто бы всякий раз испрашивала благословения небес и получала его. Комиссаржевская задала вектор. С тех пор Нора не просто роль. Это моральная установка. Воплощение жизненной воли. «Quantum satis» – по мысли другого ибсеновского героя – Бранда. В переводе с латыни - «Полной мерой».
Все лучшие постановки «Кукольного дома» – об этом. О том, как в Норе рождается новый человек. Как вызревает в ней это решение быть, осуществиться, обрести себя. Отечественный театр ставил Ибсена, словно бы предъявлял счет. Русские доктор Стокман, строитель Сольнес, Нора Хельмер, и, наконец, трагический Бранд – это не просто персонажи, это вера и воля их создателя. Это еще не вполне политика, это только мораль. Потом появится Брехт, чтобы соединить мораль и политику. Брехт в своих театральных созданиях пойдет дальше: он поставит на карту существование человека. Вера и воля Ибсена, покоящиеся по меткому замечанию Блока в лоне «вечно–женственного» отойдут, завесятся дымкой, ибо «канат обрублен, и старый берег прошлого» отдаляется, тонет, исчезает в тумане»…
Недавнее прочтение «Кукольного дома» в Приморском академическом театре драмы им. М. Горького свидетельствует о другом. О том, что «старый берег прошлого» вовсе не исчез, а способен вновь довольно–таки рельефно обозначиться в тумане времени. История Норы Хельмер на этот раз рассказана соотечественником драматурга, норвежским режиссером Мортеном Боргерсеном, уже ставившим во Владивостоке. Пять лет назад он озадачил наших зрителей толстовской «Анной Карениной». Ее переводом с языка оригинала на некий универсальный язык, каким предпочитает говорить высокомерный Запад со всем, подотставшим от него в своем развитии, человечеством. Все выше изложенное - короткий пересказ наших с Боргерсеном разговоров, которые мы вели перед премьерой. Я тогда убедился в том, что в задачу норвежца не входило хотя бы бегло ознакомиться с русской театральной историей, увидеть в ней Ибсена и понять, что без русских спектаклей Ибсен многое теряет, как, впрочем, многое теряет без Ибсена и русская сцена.
«Нора» Мортена Боргерсена - классический постмодернистский спектакль, при условии, что сам постмодернизм – уже классика, такая же, как и творчество Генрика Ибсена. Постановка Боргерсена никак не связана с театральным прошлым, и прошлым, как таковым. Полная зацикленность на сегодняшнем дне. Его абсолютизация. И Нора, и Хельмер - вполне респектабельные современные супруги. Средний класс. Тот его слой, который ориентирован на такие западные ценности, как индивидуализм и либерализм. С одной оговоркой - нет плюрализма интересов. Стороны расходятся, их разводят идейные аспекты этих самых интересов. Они у каждого свои. У четы Хельмеров, у доктора Ранка, у кредитного брокера Крогстада, у ищущей стабильности в жизни фру Линне.
Впрочем, разбираться с жизненными установками трех последних персонажей норвежский режиссер не намерен. Его интересуют Хельмеры. Торвальд и Нора. Не появись Крогстад со своим фальшивым, уличающим Нору векселем, могло бы всплыть что-то другое. Причины не важны. Важно следствие. Ибсен увлечен анализом краха тех духовных основ, на которых покоятся буржуазный индивидуализм и буржуазный прагматизм. Как это все ко времени в сегодняшней России со всеми ее социальными болезнями и мировоззренческой путаницей.
Но Боргерсен ставит о своем. Об утрате взаимопонимания. О нравственном прозрении. О выяснении отношений внутри семьи. Постмодернистский способ мировосприятия наглядно реализован. В спектакле норвежца реальной жизнью живут не только люди, но и созданные ими символы. Чего стоят одни красные драпировки, которыми отсечена глубина сцены. Этот вызывающий красный, самодовлеющий цвет! Драпировки рухнут в финале, изобретательно опустятся на внушительный дверной проем, тяжелая фактура которого и есть самостоятельный художественный образ, некий знак – концепт, организующий все сценическое пространство. Что означает сия метафора? Крушение внутреннего мира ибсеновской героини? Крах ее семейного очага? «Канат обрублен»,- вспоминается Александр Блок. Кукольный дом в силу его ущербности снесен. Но Ибсен прочитан Боргерсеном так, что рушится не сам дом, а только его быт. Мужчина и женщина выясняют отношения друг с другом, а постановщик держит моральный нейтралитет. Он не той, ни на другой стороне. Неправы оба.
Но так ли у Ибсена? В спектакле Боргерсена нон - конформизм Норы (Яна Мялк) подпитывается женским разочарованием и только. Разумеется, разочарование можно очень сильно сыграть. Что актриса и делает. Она замечательно проводит вторую половину спектакля, в которой много смысловых пауз и «тишайших» минут. Режиссер дарит ей довольно эффектную мизансцену. Нора замирает перед зеркалом, словно бы впервые видит себя. Всматривается. Долго–долго. Подробно-подробно. Так, как это делают героини фильмов Ингмара Бергмана.
Этим изучением своего изображения в зеркале завершается первый акт и начинается второй. Нора продолжает узнавать и не узнавать себя. Эта другая Нора спокойно, вкрадчиво и тихо, как отходную, как канон на исход души, проведет сцену с доктором Ранком (Е. Вейгель). С особым норвежским холодком попытается выяснить отношения с Хельмером. Но когда поймет, что это невозможно, собьется на острую русскую ноту. «Русское» вдруг прокричит, даст знать о себе в этом изысканно–сдержанном, осознанном как западно–европейский культурный феномен, спектакле.
Вопрос, обретет ли владивостокская постановка этот «западный» тон, зависел от того, сумеет или не сумеет режиссер привести ибсеновскую Нору в соответствие с индивидуальностью актрисы, утвержденной им на главную роль. Боргерсену явно импонирует современная внешность владивостокской исполнительницы. Лицо, в котором вдруг обнаруживаешь знакомые скандинавские черты. (В какие-то минуты Яна Мялк очень напоминает любимейшую актрису Ингмара Бергмана Харриет Андерссон). Линии ее лица графичны, резки и колючи, как очертания северных фьордов. В лице - та же тусклость красок, как будто бы их погасила всегда плохая норвежская погода. Но это – настроение минуты. Ты уже готов принять это как неизбежное, и вдруг это внезапное преображение! Словно бы прорыв сквозь низкую облачность, и перед тобой - ослепительность снежных вершин, всегда завораживающих норвежского драматурга. Ведь в Ибсене - величайшем диагносте своего времени – всегда жил тончайший лирик. Его соотечественники знают об этом лучше нас с вами! «Ваша актриса демонстрирует класс европейского уровня», - признается постановщик.
Замечательно, соглашаюсь я, но актриса играет жертву. В жертву ее превращает то обстоятельство, что режиссер занят выяснением отношений между четой Хельмеров, а не выяснением отношений четы Хельмеров и окружающего их мира. И второе – что Хельмер - С. Лисинчук – мельче, духовно уже и примитивнее ибсеновского Хельмера. Ханжа и лицемер, невежественный филистер, превративший брак с прекрасной женщиной в некое ежедневное назидание. Это и только это играется артистом.
Тогда почему один моральный счет? Задуманное отсутствие дистанции между героями делает Нору только жертвой, а ее историю лишает исключительности. Долго длящегося, превратившегося в назидание объяснения героев недостаточно для кульминации. Ибсен не переносит упрощений, подгонок под современность. Я показал режиссеру фрагмент телеспектакля «Нора», созданного на ЦТ в 1980 году с Ларисой Малеванной в роли Норы, которую она сыграла с ибсеновской точностью. Героиня Малеванной молча слушала Торвальда, его монолог о преступных матерях, и на нее, словно бы нисходило моральное просветление. Бытовая ситуация, как того требует Ибсен, у нас на глаза превращалась в символическую. Мы видели, как мучительна для Норы эта драма прозрения, но ее решение будет бесповоротным. Оценка увиденного Боргерсеном была ответом хорошо воспитанного человека:
- У меня нет этой сцены, - скажет он. «Тем сложнее, - возражаю я, - будет Вашей героине оправдать свой уход из семьи».
Но актриса сделала для этого все возможное. Сделала иначе, чем в первоисточнике. С иной мыслью. Но эту решимость своей героини она сыграла. Ее Нора разрывала семейный узел естественно, с сильной, горячей и молодой волей. И как мне показалось, разрывала навсегда. «Канат обрублен», - некогда резюмировал высоко чтивший Ибсена Александр Блок.
АЛЕКСАНДР БРЮХАНОВ.