19 августа исполняется 25 лет со дня смерти Роберта Рождественского, одного из символов поэтических 60-х. Публикуем его стихи и воспоминания о поэте.
Стихотворения
Бег
Бежала, как по воздуху.
С лицом, как май, заплаканным.
И пляшущие волосы
казались рыжим пламенем.
И только дыма не было,
но шла волна горячая…
Она бежала —
нежная, открытая, парящая!
Звенела, будто денежка,
сама себя нашедшая…
Не сознавая, девочка
бежала в званье женщины.
Так убегают узники.
Летят в метро болельщики.
И был бюстгальтер узенький,
как финишная ленточка
***
Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать —
в стол.
Будем голосить
в стол.
Злиться и грозить —
в стол!
Будем сочинять в стол…
И слышать из стола
стон.
ВОСПОМИНАНИЕ О ВСТРЕЧЕ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВА С ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ
Твёрдо зная: его не посмеют прервать,
он сперва
живописцев учил рисовать.
Музыкантов пугал.
Режиссёров стращал.
И чего-то припомнить нам всем обещал…
Надо было назвать
дурака дураком!
По роскошной трибуне
рубануть кулаком!..
Ты — мой бедненький —
не рубанул, не назвал…
А потом бутерброды в буфете жевал.
И награды носил.
И заботы терпел…
Что ж ты хнычешь и губы кусаешь теперь?!
Что ж клянёшься ты именем Бога:
мол, «во всем виновата
эпоха.
***
Горбуша в сентябре
идет метать икру…
Трепещут плавники, как флаги на ветру.
Идет она, забыв о сне и о еде,
туда, где родилась.
К единственной воде.
Угаром,
табуном,
лавиною с горы!
И тяжелеют в ней
дробиночки икры…
Горбуша прет, шурша,
как из мешка — горох.
Заторы сокруша.
И сети распоров.
Шатаясь и бурля, как брага на пиру,
горбуша в сентябре
идет метать икру…
Белесый водопад вскипает, будто пунш,
когда в тугой струе —
торпедины горбуш.
И дальше —
по камням.
На брюхе —
через мель!
Зарыть в песок икру.
И смерть принять взамен.
Пришла ее пора,
настал ее черед…
Здесь даже не река,
здесь малый ручеек.
В него трудней попасть,
чем ниткою — в иглу…
Горбуша в сентябре идет метать икру!
Потом она лежит —
дождинкой на стекле…
Я буду кочевать по голубой земле.
Валяться на траве,
пить бесноватый квас.
Но в свой последний день,
в непостижимый час,
ноздрями ощутив
последнюю грозу,
к порогу твоему
приду я,
приползу,
приникну,
припаду,
колени в кровь сотру…
Горбуша в сентябре
идет метать икру.
Долги
Пришла ко мне пора платить долги.
А я-то думал,
что еще успею…
Не скажешь,
что подстроили враги.
Не спрячешься за юношеской спесью.
И вот я мельтешу то здесь, то там.
Размахиваю разными словами:
«Я расплачусь с долгами!
Я отдам!..
Поверьте мне!..»
Кивают головами
леса и травы,
снегопад и зной,
село Косиха, Сахалин и Волга.
Живет во мне,
смеется надо мной
Немыслимая необъятность долга!
Ждет каждая секунда.
Ждут года.
Озера, полные целебной влаги.
Мелькнувшие, как вспышка, города.
Победные
и траурные флаги.
Медовый цвет клокочущей ухи.
Моей Москвы
всесильные зарницы.
И те стихи,
те — главные — стихи,
которые лишь начинают сниться.
И снова полночь душу холодит.
И карандаш с бессонницею спорит.
И женщина
в глаза мои глядит.
(Я столько должен ей,
что страшно вспомнить!)
— Плати долги!..
Плати долги, чудак!..
Давай начистоту
судьбу продолжим…
Плачу.
Но каждый раз выходит так:
чем больше отдаешь,
тем больше должен.
Дружище, поспеши
Дружище, поспеши.
Пока округа спит,
сними
нагар с души,
нагар пустых обид.
Страшась никчемных фраз,
на мотылек свечи,
как будто в первый раз,
взгляни
и промолчи…
Придет заря,
шепча.
Но —
что ни говори —
бывает, что свеча
горит
светлей зари.
Художник
А он —
неуёмный, как мастер,
не ведает
вновь ничего.
И более всякой напасти
страшится
себя самого.
И снова —
сплошные препоны.
И в мире не создано книг.
И вновь —
пред началом работы —
он сам у себя
ученик.
Из воспоминаний
Алла Киреева-Рождественская, вдова поэта:
Мы встретились в Литинституте. Роберт перевелся на наш курс с филфака Карельского университета. Этот застенчивый провинциал (но при этом боксер, волейболист и баскетболист, игравший за сборную Карелии, где до сих пор проводятся Игры памяти Роберта Рождественского), был просто «начинен» стихами. Атмосфера в Литинституте была удивительная. Студенты в застиранных, вытертых спортивных костюмах, стоя на лестницах, читали свои стихи, то и дело слышали щедрое: «Старик, ты — гений!» Роберт был другой. Привлекали в нем доброта и застенчивость
Евгений Евтушенко:
Когда я встретил его в 1952 году, он поразил меня тем, что, несмотря на сталинское время, знал на память множество в то время запрещенных стихов Б. Корнилова, П. Васильева. Несмотря на разницу характеров, мы подружились, выступая с чтением стихов в библиотеках и студенческих аудиториях вместе с Владимиром Соколовым, а поздней — с Ахмадулиной, Окуджавой, Вознесенским. Нас принимали восторженно, как первых весенних птиц после тяжелой зимы. Мы были все очень разные и как поэты, и как люди, но почему-то считались поэтами одного направления. По образному выражению Вознесенского, мы были похожи на путников, шедших по совсем разным дорогам, но которых разбойники на перекрестке дорог привязали к одному и тому же дереву.
Алла Киреева-Рождественская, вдова поэта:
С власть предержащими у него не всегда были ровные отношения. Вот лишь один эпизод. Николай Грибачев написал стихотворение «Нет, мальчики», которое было направлено против поэтов-шестидесятников, якобы попиравших заветы отцов, а потому обреченных на бесславие. Грибачёв писал:
Порой мальчишки бродят на Руси.
Расхристанные — господи, спаси! —
С одной наивной страстью — жаждой славы,
И хоть борьба кипит на всех широтах,
И гром лавины в мире не затих,
Чёрт знает что малюют на полотнах,
Чёрт знает что натаскивают в стих.
Рождественский воспринял это как вызов и ответил стихотворением «Да, мальчики», где были такие строки:
Пижоны?
Ладно.
Дело
не в пижонах.
И наше поколенье —
не они.
Пусть голосят
о непослушных детях
в клубящемся
искусственном дыму
лихие спекулянты
на идеях,
не научившиеся ничему.
Накануне встречи писателей и поэтов с Хрущевым он показал стихотворение тогдашнему парторгу Союза писателей Степану Щипачеву. Тот пришел в ужас, просил уничтожить рукопись.
Но стихи были прочитаны, и Хрущев в бешенстве закричал: «Товарищ Рождественский, пора вам встать под знамена ваших отцов!»
Последовало наказание, о Рождественском многие старались забыть. Его не издавали, не приглашали на встречи… Затем секретарю ЦК КПСС Капитонову почему-то не понравилось стихотворение «Утро», в результате Роберт вынужден был вообще уехать из Москвы в Киргизию. Подрабатывал там, переводя стихи местных поэтов на русский язык. Из Фрунзе он прислал мне письмо с такими строчками:
Выхожу один я на дорогу,
Предо мной которая легла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…
Это все нам партия дала.
Вячеслав Огрызко:
В конце 1980-х годов Рождественский стал часто падать в обмороки. Поначалу врачи думали, что все проблемы в сосудах. Но диагноз оказался неправильным. Позже у поэта обнаружили доброкачественную опухоль. Несмотря на страшный диагноз, Рождественский воспринял это сообщение с присущим ему юмором, написав стихотворение «Неотправленное письмо хирургу», где были строчки:
Изучив меня, в конце концов
Были авторы диагноза строги:
«Опухоль — с куриное яйцо.
А вокруг — куриные мозги.
Специалисты посоветовали отправить его на лечение в иностранную клинику. Но Внешторгбанк, где хранились зарубежные гонорары Рождественского, практически все счета советских граждан блокировал. Государство вплотную приближалось к банкротству. И родные Рождественского вынуждены были ходить в поисках средств для лечения по всем инстанциям. Во Францию поэта перевозили уже на носилках. Он перенес две операции. Это помогло продлить ему жизнь на пять лет.
Источник: Год Литературы